— Ну, — сказал Осборн, снова откидываясь на спинку кресла, — если все дело в этом, я полагаю, ты — следующий прямой наследник мужского пола, а тебе я могу доверять как самому себе. Я знаю, что мой брак bona fide [71] по намерению, и верю, что он законный по факту. Мы тогда поехали в Страсбург, и Эме взяла с собой свою знакомую — добрую пожилую француженку — как подружку невесты и как сопровождающую, а потом мы пошли к мэру — префекту, или как его называют? По-моему Моррисону все это развлечение пришлось по вкусу. Я подписал всякие бумаги в префектуре. Я их почти не читал — из страха перед чем-нибудь таким, чего я по совести подписать не смогу. Это был самый надежный план. Эме все время так дрожала, что я боялся, как бы она не упала в обморок. Потом мы отправились в ближайшую английскую часовню в Карлсруэ, а капеллан оказался в отъезде, и Моррисон легко получил разрешение воспользоваться часовней, и на следующий день мы обвенчались.

— Но ведь была же необходима какая-то регистрация или выдача свидетельства?

— Моррисон сказал, что выполнит все формальности, — должен же он знать свое дело. Я ему неплохо заплатил за это.

— Ты должен жениться снова, — сказал Роджер после короткой паузы, — и сделать это до рождения ребенка. Есть у тебя свидетельство о браке?

— По-моему, оно где-то у Моррисона. Но я уверен, что я законно женат в соответствии с законами и Англии, и Франции, в самом деле уверен, старина. У меня где-то лежат и бумаги от префекта.

— Не важно, ты женишься снова, в Англии. Эме посещает римско-католическую часовню в Престхэме?

— Да. Она такая милая, я ни за что на свете не стал бы ее огорчать из-за ее религии.

— Тогда вы поженитесь и там, и в церкви того прихода, в котором она живет, — решительно сказал Роджер.

— По-моему, это масса беспокойства, ненужного беспокойства, и ненужных расходов, — сказал Осборн. — Почему нельзя оставить все как есть? Ни Эме, ни я никогда не сможем превратиться в негодяев и отрицать законность нашего брака, и, если родится мальчик, а наш отец умрет и я умру, я ведь знаю, что ты, старина, обойдешься с ним по справедливости, знаю так же точно, как о самом себе!

— А если уж заодно умру и я? Сооруди гекатомбу разом из всех наличествующих Хэмли. Кто тогда наследует как потомок мужского пола?

Осборн на минуту задумался.

— Один из ирландских Хэмли, я полагаю. По-моему, они — народ нуждающийся. Возможно, ты и прав. Но к чему такие мрачные предчувствия?

— Закон заставляет быть предусмотрительным в таких делах, — сказал Роджер. — Итак, я съезжу к Эме на следующей неделе, когда буду в городе, и к твоему приезду сделаю все необходимые приготовления. Я думаю, тебе будет спокойнее, если все это будет сделано.

— Мне точно будет спокойнее, если у меня появится возможность повидать мою малышку, это верно. Но что у тебя за дела в городе? Хотел бы я иметь деньги, чтобы разъезжать, как ты, а не сидеть вечно взаперти в этом скучном старом доме.

Осборн время от времени бывал склонен сравнивать свое положение с положением Роджера тоном жалобы, забывая, что и то и другое было следствием характера, а также о том, что Роджер отдавал такую большую долю своего дохода на содержание жены брата. Но если бы эта невеликодушная мысль Осборна была со всей отчетливостью явлена его совести, он бы совершенно искренне ударял себя в грудь, восклицая: «Меа culpa!» [72] Просто он был слишком ленив для того, чтобы обращаться к своей совести без посторонней помощи.

— Я бы и не подумал ехать, — сказал Роджер, покраснев так, словно его обвинили в трате чужих денег, а не его собственных, — если бы не дело. Мне написал лорд Холлингфорд: он знает, как мне нужна работа, и слышал о чем-то, что считает подходящим. Вот его письмо — прочти, если хочешь. Но в нем ничего не сказано определенно.

Осборн прочел письмо и вернул его Роджеру. Помолчав минуту-другую, он спросил:

— Почему тебе нужны деньги? Мы слишком много берем у тебя? Для меня это ужасный стыд, но что я могу сделать? Только дай мне совет — чем заняться, и я последую ему завтра же.

— Выбрось это из головы! Должен же я когда-то найти дело для себя, вот я и присматривался. К тому же я хочу, чтобы отец продолжил заниматься своим осушением: ему это было бы полезно и для здоровья, и для состояния духа. Если я смогу предоставить ему какую-то часть нужных для этого денег, вы оба будете выплачивать мне проценты до возвращения капитала.

— Роджер, ты — провидение нашей семьи! — воскликнул Осборн в порыве внезапного восхищения поведением брата, забывая сравнить его со своим.

Таким образом, Роджер уехал в Лондон, а за ним последовал Осборн, и в течение двух-трех недель Гибсоны не видели братьев. Но как волна сменяет волну, так один интерес сменяется другим. «Семейство», как их называли, приехало на осень в Тауэрс, и опять дом был полон посетителей, и слуги, кареты и ливреи из Тауэрс вновь замелькали на двух улицах Холлингфорда, как это десятки лет происходило в осеннее время.

Так изо дня в день движется круговорот жизни. Миссис Гибсон находила перспективу общения с обитателями поместья гораздо более волнующей, чем визиты Роджера или более редкие посещения Осборна Хэмли. Синтия издавна питала неприязнь к этому знатному семейству, которое так много выказывало внимания ее матери и так мало — ей в те дни, когда маленькой девочкой она жаждала любви и не находила ее. Кроме того, ей не хватало ее покорного раба. Хотя она не испытывала к Роджеру и тысячной доли того, что он испытывал к ней, тем не менее находила весьма приятным, что человек, внушающий ей бесспорное уважение, пользующийся уважением окружающих, был покорен ее взгляду, с радостью исполнял каждое едва высказанное ею пожелание, что для него всякое произнесенное ею слово было перл, всякий поступок — явление небесной благодати и что в мыслях его она царила безраздельно. Она не пребывала в скромном неведении о своих чарах, но и не была при этом тщеславной. Она знала о его обожании, и, когда теперь, в силу обстоятельств, оказалась его лишена, ей его очень не хватало. Граф и графиня, лорд Холлингфорд и леди Харриет, лорды и леди вообще, ливреи, платья, ягдташи с дичью и слухи о